У истоков возрождения Валаамских песнопений

В 1991 году Геннадий Рябцев приехал на Валаам. За его плечами осталось большое музыкальное прошлое: советский андеграунд, группа «Динамик» и сольный проект «Геннадий Рябцев», гитара, флейта, саксофон. От того времени он взял только знания: бывшего рок-музыканта благословили восстанавливать валаамскую певческую традицию, в основе которой – древний знаменный распев. 11 апреля 1996 года пострижен в монашество с именем «Герман», в честь преподобного Германа, Валаамского чудотворца. 22 ноября того же года рукоположен в сан иеродиакона. О музыкальном опыте своей новой жизни иеродиакон Герман рассказывает корреспонденту сайта valaam.ru.

От бизнес-центров на станции метро «Белорусская» до Тверской-Ямской рукой подать. Московское подворье Валаамского монастыря – оазис покоя. За окнами храма во имя преподобных Сергия и Германа, Валаамских чудотворцев, – гул автомобилей и мерцание городских огней. Оно отражается от стен, сливаясь с блеском лампад.

– Здесь такая благоговейная атмосфера... тишина, полумрак, – отец Герман взглядом обводит своды, – как будто не наше время, а где-то в старой Москве.

– Как на Валааме?

– Да. У нас и устав, как на Валааме, и обстановка такая же молитвенная.

– Получается, Вы работаете в той же атмосфере, что и в 90-е годы в монастыре, на острове?

– Меня пригласили на Московское подворье и дали возможность самостоятельно определять репертуар, чтобы здесь возродить традицию, которая установилась на Валааме. В начале 90-х годов еще не было материалов, книг нотных. Все это на остров привозил из Москвы, из Троице-Сергиевой лавры.

– Действительно, мало было архивных источников о валаамском распеве, разве что «Валаамский обиход нотного пения» начала XX века. По крупицам все собирали?

– «Обиход» у нас появился сразу же, и если бы не он, непонятно, как бы мы пели. Наверное, обычным распевом. А так мы стали петь по-валаамски. Потом появились какие-то листики в цефаутном ключе[1].

В 1992 году я поступил в Московскую духовную семинарию. Когда ездил на сессию, то в библиотеке на свой страх и риск взял полный суточный и годовой круг – пять книжек со знаменным распевом, как я шучу, «пятикнижие». Пошел к одному приятелю, сделал ксерокопию, переплел их. Так у нас на Валааме и появилось знаменное пение. Уже настоящее, исконное, восстановленное по книгам.

– Есть же версия, что в древнерусском знаменном пении тоже когда-то был исон[2].

– Версия документально не подтверждена, но если логически рассуждать... После Крещения Руси не было никаких своих богослужебных книг, все было греческое. Священства своего не было – служили греки. И пение, соответственно, тоже было греческое: пели византийским распевом. Когда и как появился знаменный распев – вряд ли кто скажет точно. Самый древний рукописный источник датируется XI веком. Он хранится в Российской национальной библиотеке. Нигде не написано, что там исон, но и в греческой традиции исон не прописывается, пишется только мелодия.

– А у нас фиксируется исон?

– Да, конечно. У нас же нет никакой устной традиции, связанной с исоном. Это в Греции их родной распев, а у нас все в новинку было. Всегда прописываю исон, но не византийского склада, а авторский. Чтобы не утомлять музыкальными терминами, скажу коротко: он более подвижный, иногда больше похож на неспешное двухголосие.

– На что Вы опираетесь, когда прописываете исон?

– В церковном пении все подчинено слову. Даже если вы следуете музыкальным особенностям, акценты расставляются по молитве. И когда прописывается исон как элемент мелодического материала, это отражается на слове.

– С храмовым пением Вы были знакомы еще до того, как пришли на Валаам?

– Да, конечно. Полтора года я жил при храме в небольшой общинке на Вятке, в полном отдалении и изоляции от общества. Там пел на клиросе. Батюшка служил по памяти, по памяти и пели. Но мы имели представление о богослужении, уставе. После я поехал к архимандриту Кириллу (Павлову) в Троице-Сергиеву Лавру, он меня благословил отправиться в монастырь на Валаам. Отец Кирилл написал записочку игумену, с которой я приехал на подворье в Петербурге. Начальник спросил, умею ли я читать, петь. Ответил утвердительно, и мне сказали: «Приходи». Когда я приехал с вещами, то он мне прямо в первый день сказал: «Никто не пришел, дорогой, давай, пой Литургию. Литургию пел когда-нибудь?» – «Конечно, пел». – «А один споешь?» – «Спою». С первого дня пел на клиросе.

– Вы предполагали, какая работа предстоит?

– Конечно, нет. Я понятия не имел о знаменном распеве, хотя знал, что есть такой. Еще перед Валаамом услышал впервые хор Анатолия Гриденко из Москвы. Был поражен, захотелось этим заниматься. Но я не думал, что впоследствии не просто буду причастен, но и посвящу этому всю свою жизнь. Так Господь устроил. Пришел на Валаам и узнал, что там поют только валаамским обиходом – немного упрощенным, округленным вариантом знаменного распева.

– Трудно Вам дался переход? У Вас же за плечами большой опыт работы с роком, а тут началась уже совсем другая «музыка».

– Да нет... Было интересно, особенно когда приехал на Валаам. А когда интересно, то отдаешь все свои силы. И это не в тягость, а в радость. При встрече со старыми друзьями-музыкантами говорил тогда: «Ребята, вы не представляете, знаменный распев – это сложнее любого джаза: размера нет, метра нет, очень сложные мелодические рисунки».

– Сколько же времени понадобилось, чтобы услышать то, к чему Вы пришли на Валааме?

– Достаточно быстро. Девять месяцев «впевался» на Санкт-Петербургском подворье. До этого не пел с листа много лет, еще с музыкальной школы. Было очень большое желание научиться. Запирался в трапезной ночью и до четырех часов утра читал с листа, пел валаамским знаменным распевом. А через два месяца уже от зубов отскакивало. Потом мне дали регентовать не только братией, но и певчими. Когда переехал регентом на Валаам в начале 90-х, занялся этим всерьез.

– За такой короткий срок? Поделитесь энтузиазмом, отец Герман!

– Когда живешь чем-то, только об этом и думаешь. Там, в скиту, был полностью предоставлен сам себе. Какое-то время на послушания уходило: дрова заготавливал, на молитву нужно было идти, на правило. Но все остальное время – это занятия. У меня был маленький магнитофончик четырехканальный, и поскольку электричества тогда на острове не было, я брал автомобильный аккумулятор, и его хватало почти на месяц работы. Там потихоньку записывал.

– Так это и была та самая знаменитая валаамская музыкальная студия?

– Маленькая часть. На этой базе потом появились более серьезные приборы, и выглядело все уже более или менее профессионально.

– На Валааме и своя фотостудия была, потом – Ваша студия звукозаписывающая, еще много чего. Такое государство в государстве получилось, где все есть.

– Так всегда было на Валааме: все сами производили в своих мастерских. Сейчас мы даже и половины не достигли того, что было раньше, но все к этому идет. Монастырь развивается. Постоянно есть электричество, это просто фантастика! Помню, зимой включаю электрический нагреватель. И тут веерное отключение – все, холод, и работа встала. Тогда начинал топить печку, она некоторое время греет, а потом опять топить...

– Грустили в монастыре по своей гитаре в первое время?

– Переворачивается сознание: не хочется прикасаться к тем инструментам, не хочется даже вспоминать. Не потому, что это плохо, а потому что для духовных целей, для состояния души возврат к прошлому не полезен. Большая духовная брань в самом начале – брань с воспоминаниями. Они сразу же уносят тебя оттуда, где ты находишься, где ты должен находиться. Если не иметь духовного окормления, то вообще можно лишиться рассудка: пытаешься, а ничего не получается. Люди, бывает, отчаиваются победить и уходят...

– Всегда есть послушание, но бывало ли такое, что хотелось удалиться, скрыться где-нибудь в глубине острова, быть одному и только молиться?

– Конечно, это такое известное искушение, оно всех посещает. Когда кто-то из братии приходил и просил: «Вот, батюшка, благословите, хочу удалиться в лес, в уединение, в молитву...», – отец Андроник (Трубачёв), тогдашний игумен монастыря, говорил: «Ты думаешь, что там станешь молитвенником? Ты же там станешь лесником». Это высшая степень духовной крепости – молиться в уединении! Хотелось, конечно, но, слава Богу, всегда были рядом люди, которые могли объяснить: «Подожди. Ещё не время».

– Сейчас и в приходские храмы возвращается знаменное пение, иногда даже без исона. Быть может, возвращение к такой тихой форме – это попытка проникнуться сущностью монашеского духа?

– Раньше ведь в храмах и приходских, и монастырских, пели только знаменным. Когда полумрак в храме и тишина, молиться легче – очень хорошо, когда ничто не отвлекает. Если на наши древние храмы посмотреть: окошечки маленькие, узенькие, как бойницы, чтобы света было поменьше во время службы. Только свечи, лампадки, их отблески, тени: огонь живой, он двигается. То же самое с пением. Для людей, углубленных в молитву, а не приходящих на бесплатный концерт, это благо.

– Ведь нет достоверных сведений о том, как пели раньше? Прочтение всегда другое, и другое произведение получается.

– Что бы Вы пожелали и посоветовали тем людям, которые собираются осваивать знаменное пение на клиросе?

– Какие-то особые рекомендации вряд ли есть. Целеустремленность и понимание важности момента для молящегося... Помню, когда только возвращали знаменное пение людям, привыкшим к партесу[3], оно им не нравилось, да и певчие были неопытные. А поскольку распев сложный для исполнения, то это отталкивало людей от знаменного пения. Моя концепция: никаких эмоций, только внутренняя молитва, не на показ. Любые эмоции знаменному пению совершенно чужды. Главная задача – помочь человеку молиться.

Трудами братии Валаамского монастыря + волонтер сайта valaam.ru Екатерина Рачкова

[1] Запись в знаках, определяющих звуковысотное значение нот, которые в строке объединяются в тесные группы в строгом соответствии со слогами текста песнопения. В русских церковных певческих рукописях и старых нотных печатных книгах имеет преобладающее значение.

[2] Исо́н— тянущийся нижний, басовый голос в византийском и новогреческом церковном пении. Исполняется отдельной группой певцов, когда остальные певцы поют в унисон мелодию распева. Исонное двухголосие может считаться первой ступенью к полифоническому пению.

[3] Партес (партесное пение) – стиль многоголосного церковного пения. В России партесное пение начало распространяться с середины XVII века. Оно отличается концертностью, близостью к светской музыке, сейчас является основной формой пения в храмах.

Источник