Свято-Елисеевский Лавришевский мужской монастырь сегодня

Интервью с настоятелем Свято-Елисеевского Лавришевского мужского монастыря игуменом Евсевием и современной жизни обители.

– Отец Евсевий, с чего и как началась монашеская жизнь на этом месте в наше время?

– Как всегда, с искушений и с трудностей. Это неотъемлемая часть. Как только начинаешь задумываться о чем-то более возвышенном, так тут же сразу возникает и препятствие. Одно из препятствий – это то, что в 2008 году случился пожар. Тогда нам негде было жить. Я пришел на это место в 2006 году. Здесь был храм, обычная приходская жизнь. Был небольшой корпус. Прежде всего я попытался вернуть этому месту статус монастыря. В течение 2007 года вопрос этот был решен, мы стали именоваться монастырем. Здесь был отец Серафим, иеромонах Лазарь. На то время я нес послушание благочинного, и поскольку все административные вопросы легли на мои молодые плечи, поэтому особо и некому было в этом направлении трудиться. Мы стали чаще служить. Первое время в течение года служили уже по три – по четыре раза в неделю, а через два года служили уже каждый день. С трудом. Временами приходилось самому пономарить, служить. Сам себе пел, сам читал. Были такие моменты, когда мечтал о том, чтобы у нас было хотя бы три-четыре человека, чтобы можно было распределить обязанности певцов, чтецов, пономарей. Поэтому первое время было достаточно сложно. Потом случился пожар – еще одно испытание. Сильные духом остались, слабые ушли в поисках лучших условий. Сгорело все здание, где мы жили. Поэтому уже на тот момент появилась мысль, чтобы строить обитель не хаотично, а конкретно, планомерно, создать проект и по этому проекту уже строить.

В настоящее время, в принципе, все, что мы имеем – это из числа того проекта. Чтобы как-то поправить богослужебную часть (на то время преподобному Елисею ничего не было), Господь как-то расположил и помог составить службу преподобному Елисею Лавришевскому и акафист написать. Это сейчас уже утверждено нашим правящим архиереем. С 2008 года мы уже совершали службу преподобному. К сожалению, сведений никаких не осталось, поэтому пришлось вновь все создавать. В дальнейшем каждый шаг сопровождался сложностями. Сегодня, слава Богу, мы уже развиваемся. У нас есть жилье, и церковь, и службы совершаются. И земля у нас уже есть. Я строил планы не только в строительстве, не только в материальном создании обители, но и в духовном. По этой причине я ездил на Святую Гору, чтобы перенять опыт. Услышал прежде всего совет для себя, что все начинается с игумена. Поэтому всякий раз пытаюсь себя вернуть к духовной жизни, чтобы служить примером для всех остальных.

У нас есть воскресная школа, в состав которой входит около 30 человек местного населения. Она работает уже достаточно давно. Поскольку местное население у нас здесь осталось в ограниченном количестве, мы монастырским автобусом собираем детей со всех деревень. Проехали, собрали, провели занятие, поучаствовали в богослужении и развозим их обратно. То есть 30 человек – это с трех-четырех деревень. Есть молодежная группа, чтобы как-то удержать детей при церкви. Потому что они уже начинают свою жизнь самостоятельно после окончания воскресной школы, и многие из них выходят за пределы церковной ограды. Поэтому мы тех ребят, которых обучали в воскресной школе, сейчас придерживаем у себя. Они несут здесь послушания, учатся. Мы получили согласие родителей, чтобы оставить их здесь в учебное время. Мы будем их возить на учебу, потом забирать, чтобы они не терялись где-то на стороне, потому что очень много негативных примеров. Они уже хотят все попробовать: один выпил, другой покурил, третий клей понюхал или бензин. Тяга такая идет. Природа человеческая повреждена. А мы их немножко придерживаем и воспитываем. Преподаем православный этикет, социальную концепцию Русской Православной Церкви, хореографию. Они несут здесь послушания, учатся Закону Божию и осваивают такие дисциплины, как английский язык, правила дорожного движения. Преподаватели – из числа своих. Каждый что-то немножко знает. У нас есть и военные, которые знают воинскую дисциплину. Детям здесь нравится. Я первое время боялся, что они сбегут, потому что здесь ограниченное пространство, постоянно в одном месте, постоянно идут повторения, послушания, служба, молитва, занятия. Дети же отдыхают сейчас все. Но они, даже когда мы отпускаем их в увольнительную, там долго не задерживаются, час-два – и бегут обратно. Они представляют себя уже взрослыми. Некоторые представляют себя в компьютере взрослым человеком, а некоторые могут реально почувствовать себя взрослым. Я говорю: «Вы одели военную одежду, вы уже не дети, вы уже должны отвечать за свои слова, за свои поступки. Давайте слово кадета». И они это учитывают. Слово кадета дали и уже совершенно по-другому относятся.

В отношении братии, на примере Святой Горы, стал с ними проводить беседы. Уже достаточно давно. Кстати, тоже очень помогает нам объединяться. Сейчас, в летний период, мы собираемся у костра. У нас есть специально отведенное для этого место. Мы делаем чай и во время чаепития беседуем, задаем вопросы, отвечаем. Я сам выбираю темы, предварительно готовлю. Кого-то из святых отцов читаю, потом растолковываю. Они потом задают свои вопросы. Параллельно мы решаем вопросы монастырские, поскольку все собираются.

– По истечении какого испытательного срока Вы принимаете в монастырь?

– Я не тороплю. Молодые: 18, 19, 20, 22 года. Это еще не очень серьезный подход. И я просто выжидаю время, когда они переживут все. Вот они уже пережили радость в обители, так сказать, в райских селениях. Они уже прошли это – «я как в раю». Сейчас они уже переживают искушения какие-то, тягу домой, тягу к каким-то мирским удовольствиям. Жду, пока они это достойно переживут. И попутно пытаюсь как-то помочь по мере сил. Они исповедуются каждый день практически. А причащаемся мы по благословению владыки во вторник, четверг, субботу, воскресенье. Для желающих. Некоторые причащаются раз в две недели, но есть и такие, которые ревностно: во вторник, четверг, субботу и воскресенье. Я тоже стараюсь вместе с ними, хоть каким-то примером послужить. Я, правда, чаще причащаюсь, по пять-шесть раз в неделю. Служу часто, но причащаюсь и тогда, когда не служу. Вычитываю правило. Это питает душу, изменяет сознание. Я и сам это понимаю. Я уже без этого и не могу. Если я не причащусь, я переживаю, мне этого не хватает.

– Поскольку у Вас небольшой монастырь, и Вы стремитесь созидать братство как такую духовную семью, хотелось бы с Вами поговорить об отношениях игумена с братией.

– Я, во-первых, поставил всем за правило исповедоваться только у игумена. Первое время было какое-то негодование, а сейчас они почувствовали сами эту потребность. Первое время я делал замечания: «Ты почему сбежал к другому священнику исповедоваться?» Бывало такое, когда он держит в себе огорчение, и вместо того, чтобы решить эту проблему с отцом, он бежит на сторону. Проблема не решается, он с ней живет, он все еще переживает. Это такой показатель: можно было от нее избавиться в одночасье, если бы была откровенность, а так он вроде бы и поисповедовался, но у него все еще горит внутри. Потом уже они сами потянулись.

– Братии не сложно исповедоваться в связи с тем, что Вы ведь совмещаете в себе и духовную и административную власть?

– Я стараюсь быть справедливым администратором. Если где-то что-то не так, я накажу и потом пожалею. И предупреждаю сразу заранее, что если вы пришли и сознались, не бойтесь никого, Бог всепрощающий, Он прощает, и я прощаю. Но если вы что-то нарушили, и это стало потом известно, но вы на исповедь не пришли, я, конечно, наказываю как за нарушение устава. Первое время, думаю, из-за страха они боялись. А сейчас приходят исповедоваться и не боятся, зная, что я не накажу. Но если останется это тайным, я стараюсь не оставлять это безнаказанным.

– То есть Вы со своей стороны делаете очень много для того, чтобы они могли открывать Вам душу?

– Я, честно говоря, даже не задумываюсь о том, что я делаю для этого. Просто нужно найти время, чтобы братию выслушать. Все. Вот они меня по дороге останавливают и спрашивают что-то. Я отвечаю. Это буквально 1-2 минуты.

– Бывают такие ситуации, когда игумен тоже находится в борьбе, когда у него тоже свои искушения, и он может тоже оступиться. Как Вы считаете, игумен в такой ситуации должен сделать вид перед братией, что ничего не произошло? Например, игумен на кого-то накричал незаслуженно, сорвался.

– Я считаю, что в любой ситуации должен присутствовать авторитет игумена. И если я упал в лице братии, обычно эти ситуации мы обсуждаем на тех же беседах. Например, почему я могу повысить тон, сделать замечание повышенным тоном и в то же самое время сохранить мирное состояние души? Я говорю, что не нужно обращать внимание на внешнее. Я могу огорчиться, но мое огорчение может быть выражено только внешне. Мы вместе эти ситуации обсуждаем, как лучше было бы их избежать. А если такое происходит, не следует торопиться их осуждать. Хотя бы так.

– У братии бывает брань на своего духовника, на игумена. Внешне это как-то может проявляться?

– Я не позволяю такого. Если он высказывает это на исповеди, то это нормальное явление. Я просто пытаюсь ему помочь и показать, что причиной является либо гордость, либо враг, который постоянно что-то нашептывает. Но если у него произошло огорчение в присутствии других, я, конечно, ему выговариваю, не даю, чтобы у него появилась какая-то дерзость. У нас вообще такого не бывает. А если бывает, то очень редко. Бывает, иногда брат подходит и спрашивает у меня: «Смотрю, у вас хорошее настроение». Я говорю: «Это показное. На самом деле у меня оно плохое». Нельзя показывать. Если у меня плохое настроение, все вжимают голову в плечи: «у игумена плохое настроение». Они никогда меня не видят в плохом настроении. Мне может быть плохо, но я могу пошутить или уклониться от чего-то, чтобы не показать свое внутренне переживание. Понятно, что это бывает, и бывает часто. Я же человек, бывает, и раздражаюсь. Помолился, успокоился – все успокоились. Я братии напоминаю о том, что люди приезжают и даже, бывает, судят по одному человеку о монастыре. Поэтому прошу, чтобы все были очень внимательны к людям, не только к приезжим, но и к своим.

– Что Вы думаете о такой ситуации, когда у брата пропадает доверие к духовнику?

– Я прошу, чтобы они об этом говорили на исповеди. И этот вопрос сам по себе отпадает, как только проговорили. Смотришь – день-два, и они успокоились. Потревожил – и снова идет на исповедь. Меня огорчает другое. Бывает иногда, что брат подходит под благословение, улыбается, а внутри – обида. Был такой случай у нас с братом. Два года прошло, я уже забыл, что я сказал, а он два года все это помнил. Он приходил на исповедь и не говорил об этом. И все это переживал. Потом вообще перестал приходить на исповедь. Я спрашиваю: «Что случилось?» Видимо, у него еще было плохое настроение, и он сказал: «Помните, Вы меня обидели. Я ждал, что Вы меня похлопаете по плечу и скажете, что все хорошо, ничего страшного». Оказывается, что когда он пел, я ему сделал замечание, что он неправильно поет и надо петь по-другому, и он решил, что я настроен против него. И когда я начал с ним больше говорить об этом на исповеди, и мы объяснились, он все понял, осознал. Правда, не сразу. На следующий день он пришел, попросил прощение, и все, как рукой, снялось. А мучился два года. Представляете? Бытует представление, что игумен должен быть всегда близок. Должен быть всегда теплый, за все переживать, чтобы чужая боль стала его. Но, может, в книгах такое есть, а в жизни так не бывает. Всегда переживать за всех невозможно. Сопереживать – да. Это чаще всего происходит как раз в евхаристическом общении, когда мы вместе переживаем, мы рядом с Богом. А сидеть и выслушивать человека часами я не могу, может, по своей ограниченности. Не могу. Ни физически, ни морально. И считаю, что это неправильно. Даже если взять того же отца Митрофана, у него все было лаконично: «Молись, и Господь тебе поможет». А можно сидеть часами. И мне иногда приводят в сравнение: «Я знал батюшку, который мог часами разговаривать. Мы садились на диване, и он меня выслушивал, гладил меня по головке, говорил, что все будет хорошо». Я считаю, что в духовной жизни этой сентиментальности быть не должно.

– Вы, наверно, не смогли бы быть духовником в женском монастыре. Там нужно много выслушивать.

– Нет, не смог бы. Хотя очень много исповедуется женщин, и я понимаю, что это такое, потому что паломники приезжают.

– Вы говорите, что невозможно за всех переживать. Но ведь человек может не говорить много слов, но ты чувствуешь участие. Вы считаете, что такого полного участия со стороны игумена в какой-то скорби брата, полного погружения не должно быть?

– Можно по-разному погружаться, по-разному участвовать и по-разному сопереживать. Я так думаю, что есть граница между духовным попечением и просто сентиментальностью. Я так понимаю участие в жизни человека: спросил, как дела, зашел на минутку, но чтобы сидеть часами… Если человек заболел, у нас отправляют в санаторий, в больницу. У нас есть свой врач. У нас есть фитотерапевт. В плане здоровья, питания, индивидуального подхода – на каждого заведена медицинская карта, врач знает состояние здоровья каждого.

– Вас информируют об этом?

– Я в силу своего положения знаю. Даже не возникало такой мысли, что я не должен знать. Я не считаю себя тоже на сто процентов здоровым человеком. Если болит спина, я знаю, что это такое, потому что у самого болит. Если болят ноги, я тоже понимаю. И я не сделаю замечания человеку, который сидит во время службы, потому что знаю, что это такое, когда болят ноги.

– Отец Софроний Сахаров говорит, что в общежительном монастыре труднее всего сохранить дисциплину и индивидуальный подход. Что Вы об этом думаете?

– Когда их сотни, может, и сложно. А когда нас только десяток, мы обо всех знаем. Я вижу, как на ладони, их жизнь. Кто куда пошел, кто на что способен, у кого какие болезни.

– Как Вы принимаете в монастырь? Приходит человек и говорит: «Я хочу быть монахом». Ваши действия?

– Дальше надо пожить и испытать себя. Ты испытываешь себя. Мы испытываем тебя. И себя мы в свою очередь испытываем, как мы можем с тобой жить вместе и нести твои немощи. Потому что бывают иногда такие неподъемные немощи. У него психическое расстройство, например, серьезное. Он живет в своем мире, и когда мы пытаемся навязать ему свою жизнь, свою программу, он ее не принимает. У него есть искреннее желание жить с Богом, потому что у него в другом месте не получается. Но в силу его болезни это очень сложно.

– А есть ли временные рамки?

– Нет. Насчет временных рамок я считаю, что это ошибка. Говорят: «Поживи годик, посмотрим». Немощи могут проявиться через три года, через четыре, через пять. Есть такие, которые у нас живут по пять лет. Архимандрит Лазарь приводит очень хороший пример – образ печи и дров, которые в нее вкладывают. Когда там уже все разгорелось, а ты вложил сырые дрова, они быстро испаряют влагу и тоже занимаются огнем. Все в целом получается единым. То же происходит с монахом. Если там наш огонек еще сам едва-едва теплится, то понятно, что те, которые пришли, они тоже едва-едва подсушиваются, и если им поставить временные рамки, то они могут сырыми пойти в печь и больше дыма наделать, чем огня. Понимаете? Я считаю, что все зависит от обстановки, от количества братии, от условий жизни монастыря, насколько там настроена духовная жизнь. Конечно, если монастырю 500 лет или 1000, как на Афоне, и человек пришел и за год становится все понятно. Там другая ситуация. А у нас, когда молодой монастырь, считаю, что временные рамки н для нас другие. Это для больших монастырей. Скажи им, что три года, и у них уже будут свои планы. А то обида: как так, уже три года прошло, а Вы меня еще послушником не сделали?

– То есть испытательный срок может сильно затягиваться?

– Понимаете, очень важно, что они исповедуются у тебя, и я знаю их душу, их желание, их ревность. Если я вижу, что это трость, ветром колеблемая… Очень важно, чтобы я исповедовал. Вот к нам пришел военный человек. Он дисциплинированный. Он привык к уставу, он привык подчиняться. Он год побыл и стал послушником. Я вижу, что он готов. Ему уже времени подумать некогда, ему уже под 60. А этот, молодой, которому 22, только окончил учебное заведение, и у него появилось горячее желание стать монахом. Но я вижу, что с каждым годом он остывает. Год прошел – остывает. Два прошло. И вот сегодня, когда прошло три года, вижу, что он начинает бороться: остаться или не остаться. И я думаю: если бы я поторопился, то тогда получился бы недопеченный пирог. Вот это страшно. Я думаю, что лучше перетерпеть. Когда я брату молодому всякий раз напоминаю о том, что он должен прийти на службу и спрашиваю: «Почему тебя не было на службе?», – а он отвечает: «Я проспал» или «Я заболел». Я вижу, что он остывает, у него нет ревности ходить на службы, надоело ему, устал, не хочется. Говорю: «Сходи на скит, поживи, посиди, рыбу полови». У нас есть специальное место, куда не заходит никто, кроме братии. Хочешь уединиться – пожалуйста.

– Вы работаете индивидуально с каждым?

– По сути, получается так. У меня их не много. Иначе не получается.

– А если бы сейчас к Вам пришло 50 человек, что бы Вы делали?

– Взялся бы за голову. Посмотрите, на Святой Горе не берут послушников или монахов с других монастырей. Хочешь начинать – начинай все с самого начала. Нужны общие беседы. У нас заведено так, что я в воскресный день сразу беседую с паломниками, женщинами и теми, которые имеют какое-то отношение к монастырю. Они задают больше вопросов, и на беседу уходит полтора-два часа. С нашими проще. Уже потом мы собираемся с братией в 14.30 и час общаемся. Они задают вопросы и не стесняются спрашивать в присутствии других людей. Я считаю, что это один из выходов в решении этих проблем. С каждым пообщаться невозможно, но в беседе можно. Или хотя бы поднимать те вопросы, которые на сегодняшний день актуальны и имеют место. Отец Ефрем ведь тоже не имеет возможности с каждым пообщаться, и общается он тоже во время бесед.

– Расскажите о распорядке дня вашего монастыря.

– У нас приблизительно все, как в Жировичском монастыре. В 6.00 начинается служба: утренние молитвы, полунощница, часы, Божественная литургия и молебен с акафистом преподобному. Это каждый день до пятницы. В субботу вместо молебна преподобному Елисею служится панихида. А в воскресенье служба начинается в 7.30: утренние молитвы, воскресная полунощница, молебен с акафистом и литургия. Со вторника на среду мы служим ночную литургию. Все как в Жировичах. Келейное правило даю каждому индивидуально. Я для каждого составлял анкеты, и соответственно этому я даю молитвенное правило. У каждого свое. Есть люди и в возрасте и с болезнями.

– Есть ли критерии, по которым Вы считаете, что человек готов быть послушником?

– Прежде всего, это послушание. Он должен быть послушным и полюбить монастырь и службы. Это самое главное. У него могут быть физические недостатки, даже какие-то проблемы с характером, но если у него есть основное – послушание и любовь к обители, я считаю, что он готов.

– И с постригом в иночество Вы тогда не затягиваете?

– Да.

– А с постригом в монашество?

– Проходит весь путь послушника, инока. Если нет никаких проблем, через два года, через три.

– В Вашей обители есть свое хозяйство?

– У нас всего понемножку. Помощников у меня хватает сейчас. Всеми материальными вопросами, материальной базой занимаются у нас светские люди. То есть при обители официально присутствует братство монастыря, в состав которого входят мужчины и женщины. Они живут в поселке и занимаются торговлей, землей, хозяйством. Некоторые приезжают из Новогрудка. Этот труд оплачивается. Из того, что работает торговый отдел, они зарабатывают на всех. По крайней мере, сейчас хватает на зарплату. Зарплаты невысокие, но пока люди не жалуются. У нас свой агроном, который отвечает за сад и полевые работы. Есть свой животновод. Есть отдел внутреннего снабжения и внешнего снабжения. Если нужны рабочие руки, я собираю из числа тех, кто есть. Обычно, это коллективный труд во время субботников. Собрались все и сделали за один день. Я тоже участвую.

– Кто руководит всем этим?

– Там есть руководитель. Есть председатель братства, и мы все ключевые вопросы с ним обсуждаем. Там уже своя схема работы. Он руководит. Если вопросы касаются братии монастыря, они уже спрашивают, можно ли задействовать из числа братии. Мы ходим и за ягодами, и за грибами, и веники вяжем в баню, и травы собираем.

– В монастыре работают люди, которые, как правило, конечно, расположены к монастырю?

– С их стороны это жертва. Они понимают, для чего пришли. Они сюда не пришли заработать деньги. Они все это понимают. Больших денег они здесь не заработают. И они, можно сказать, даже пошли на лишения, оставив города со своими комфортными квартирами. Приехали сюда, делают ремонт в домах. Из Москвы люди приехали, из Минска целая семья, большая (шестеро детей). Мы стараемся им помочь, они помогают обители своим трудом посильным.

– А сколько их всех?

– Несколько десятков.

– Благодаря этим людям и стройка продвигается?

– Да, без них мы бы не построили. Что братия построят здесь? Мы же не сможем сами ни кирпичи класть, ни другие работы выполнять, которые требуют специальных знаний.

– У Вас много прихожан?

– Сейчас прихожан стало больше. Они, в основном, на службу приходят в выходные дни. Своих собирается около сотни. И плюс паломники: 50, 60, 100. Бывает, несколько автобусов приедет. Летом чаще приезжают. И летом много молодежи. Палаточные городки. С каждым годом они растут. Если десять лет назад была одна-две палатки, то уже в этом году – два десятка. У нас есть специально отведенное место, они там располагаются. У них уже традиция. Раньше часто общался с ними, почти каждый вечер приходил. Сейчас уже мне сложнее. Они участвуют в раскопках, помогают по хозяйственным вопросам. Некоторые уже заранее знают, какая у них задача. Сейчас у нас ведутся переговоры со студентами, которые делают парковую зону. Они первый год работали, и планируют на следующий год собраться в большем количестве. Проводят хорошо время, при обители, и нам тоже помогают.

– Вся братия имеет возможность ходить на все богослужения?

– На службу все ходят. Благодаря братству, им это вменяется в обязанность. Никто не скажет, что у него какое-то послушание, что он не может отлучиться. Есть люди светские. Господь помогает, чтобы и тех прокормить, и этих. Идет взаимосвязь. Мы помогаем им, а они помогают нам. Они помогают нам не отвлекаться от главного: молитвы и духовной жизни.

– Братия в кельях живут по одному?

– По одному, по два. Монашествующие живут по одному. Послушник тоже живет один.

– Как Вы считаете, есть ли возрастные границы при приеме в монастырь?

– Конечно, прежде всего, совершеннолетие. Пожилые… Думаю, что все зависит от человека. Сказать, что ты уже в силу возраста не можешь посвятить свою жизнь Богу тоже нельзя.

– Бывает, что человек приходит в монастырь и говорит, что хочет быть монахом, а Вы видите, что он в силу каких-то причин к монашеской жизни не способен. Как Вы поступаете в таких случаях?

– В таких случаях я конкретно говорю, что, живя в монастыре, ты должен выполнять требования согласно уставу. Если у тебя своя жизнь, то пробуй свою жизнь в другом месте.

– А если он выполняет требования, старается все соблюдать, а Вы видите, что у него по своему устроению будут трудности, он будет унывать, например, в монастыре?

– Волю Божию сложно определить и, честно говоря, я не настолько проницателен, чтобы сказать, что не здесь его место. Я просто присматриваюсь сам и ему помогаю определиться, есть ли воля Божия. Потому что есть такие люди, которые приезжают и хотят остаться, но потом мы вместе начинаем понимать, что это не для него. Я испытываю промысел Божий. Ведь возможно, промысел Божий привел его не для того, чтобы он здесь остался, а для того, чтобы он изменился. Он изменился и поехал домой. Но он уже поехал другим человеком. Не могу лишить такой возможности, если его Сам Господь сюда призвал. А остаться или нет – надо уже испытывать волю Божию. А на это время надо. Были у меня такие случаи, когда человек приходил и говорил: «Вы мне не мешайте поститься, молиться, вот тогда я в обители останусь». Я сразу говорил, что ты будешь поститься и молиться только так, как предписано нашим уставом. 40 дней он ничего не ел. Такие подвиги и такие подвижники у нас исключены.

– Человек, который приходит к Вам, пишет прошение?

– Да. Если он входит в состав братии, он пишет прошение. Владыка его одобряет. Я обычно везу его к владыке знакомиться.

– Как принимаются решения по управлению монастырем?

– Согласованно. У нас есть Духовный собор. Мы обязательно все обсуждаем. Вот, например, мы решили, что будем читать Псалтирь. Мы все вместе собрались и проголосовали. Потому что я говорю, что если монашествующим это вменяется в обязанность, то вас я заставить не могу, если только вы добровольно этого хотите. Дали все согласие. Начали постоянно читать. Каждый час. Кроме богослужений. И ночью. У нас есть и жаворонки, есть и совы. Мы распределили каждому по часу.

– Отец Евсевий, сердечно благодарим за такую содержательную беседу!

Интервью подготовлено редакцией сайта Монастырский хронограф