Воспоминания профессора А. Тахиаоса о старце Софронии (Сахарове)

Почти сразу же по приезде в Париж я познакомился с одним православным французом, тогда иеродиаконом о. Петром Люлие (L'Huillier), который в последствии стал архиепископом Нью-Йоркским Православной Церкви в Америке.

Отец Петр много раз бывал в Греции и довольно хорошо говорил по-гречески. Поскольку он был очень расположен к моей стране, мы с ним сблизились: в скором времени между нами установилась прочная духовная связь, которая поддерживается и поныне. Он принадлежал к юрисдикции Московского Патриархата, но это не было препятствием для того, чтобы поддерживать хорошие отношения с Институтом святого Сергия. Так что он часто приходил туда, и мы постоянно встречались и говорили на разные интересные темы.

Однажды он спросил меня, знаю ли я о. Софрония (Сахарова). Сначала я не понял, о ком он говорит, но потом, когда он объяснил мне, что это один русский иеромонах, который много лет прожил на Святой Горе, а теперь живет под Парижем, я понял, о ком идет речь. Я сказал, что на Афоне очень много слышал об о. Софронии, но мне так и не посчастливилось познакомиться с ним, потому что он уехал с Афона раньше, чем я впервые там побывал. «В таком случае, – сказал о. Петр, – я позабочусь о том, чтобы ты с ним познакомился, потому что ты должен с ним познакомиться». Я ответил ему, что этого весьма желал бы и я. И вот в один прекрасный день мы встретились на железнодорожном вокзале, сели на поезд и направились в Сэнт-Женевьев-де-Буа (Sainte Généviève des Bois), один из прекрасных пригородов Парижа.

Сойдя с поезда, мы продолжали свое путешествие пешком, пока не пришли к месту, где стояла средневековая крепостная башня, с которой соединялось еще одно средневековое строение. Там внутри и жил о. Софроний со своим духовным братством.

У меня возникла догадка, что старец избрал себе место, которое бы напоминало ему Святую Гору, то есть удаленную от селений средневековую обитель с башней и дикими зарослями в округе.

Мы приблизились к этим строениям, которые хотя и не были особенно большими, однако имели на себе следы времени: все это усиливалось возникавшим здесь чувством покинутости, а также общим видом зданий, которые были в запустении и ветхости.

Меня терзало любопытство увидеть, кто жил в этих средневековых постройках, рядом с которыми возникало чувство, что ты попал в иную реальность, в мир многовековой давности.

Мы постучали в дверь, и нам открыл монах, лет около тридцати, с большой бородой, который радостно поприветствовал нас и пригласил войти внутрь. Это был о. Иероним, который по происхождению был русским, но родился в Афинах. Тут же появился другой монах, высокий, с небольшой редкой бородкой на подбородке и с явно татарским лицом. Он был старше по возрасту, чем о. Иероним, и его звали Силуан – имя, которое о. Софроний дал ему в память о своем старце о. Силуане Афонском. Этот монах отвел нас в большую комнату, где находился о. Софроний.

Старец, который был среднего роста, внешне не отличался никакими особенностями, однако имел спокойный светлый взгляд и аристократические манеры. Он говорил с нами по-французски. После того как о. Петр представил меня старцу, тот предложил нам сесть в этом скромном помещении. Мы сели и ненадолго водворилось молчание. Затем старец посмотрел на меня своим светлым взглядом и спросил, откуда я. Я сказал, что из Салоник. Следующий его вопрос, в котором прозвучало некое едва сдерживаемое нетерпение, был о том, посещал ли я Святую Гору.

Мой ответ, что я был там много раз и что лично знаю многих святогорских отцов, а также мои слова, что прежде, чем ехать в Париж, я ездил брать благословение на Афон, вызвал еще большее нетерпение у старца. «С каким монастырем вы поддерживаете наиболее близкие отношения?» – спросил он. Я ответил, что особенно близко связан с Дионисиатом, но часто бываю и в монастырях св. Павла, Ивирон и св. Пантелеимона.

Мои ответы возбудили в нем еще большее желание узнать обо всем, что касается современной жизни Святой Горы. Особо подробно он спрашивал меня об игумене монастыря св. Дионисия о. Гаврииле, который по причине своей высокой духовной жизни был довольно уважаемым лицом на Афоне.

Отец Софроний без остановки спрашивал меня о разных отцах-святогорцах, которых хорошо знал и глубоко уважал. Он очень внимательно слушал меня, и его глаза выдавали прятавшуюся в его душе тоску по этому святому месту.

В разговоре со мной он вспомнил годы, которые провел в монастыре св. Пантелеимона рядом со старцем Силуаном, а впоследствии – в пустынном месте недалеко от Нового Скита, рядом с монастырем св. Павла, где он был братским духовником. Он вспомнил о. Герасима Менагиа, замечательного монаха из этого монастыря, бывшего некогда ученым-химиком в Швеции, с которым они вели незабываемые духовные беседы.

Воспоминание об Афоне исполнило душу старца духовной тоской по миру, подобного которому, как он говорил, он уже не мог найти в своей жизни.

Среди причин, заставивших его покинуть Святую Гору, было его желание издать книгу о своем старце о. Силуане и передать ее западному миру, иными словами сделать широко известной духовность и святость этого великого чело-века. В то время, когда я встретил о. Софрония, этот труд распространялся в виде толстого, грубо и кустарно напечатанного издания. Это было первое, сделанное наспех издание, первое знакомство с тем опытным описанием духовности, которое впоследствии стало доступным миллионам людей, когда книга уже вышла в тысячах экземпляров.

Эта книга была новым, свежим взглядом на православную духовную традицию, раскрывавшим все ее неоскудевающее и нескончаемое богатство. До встречи с о. Софронием я ничего не знал о его книге, потому что тогда она еще не продавалась в книжных магазинах, а распространялась только в небольшом количестве экземпляров с рук на руки. Но тогда, при нашем посещении старца, я впервые услышал от самого о. Софрония, как он говорит о своем старце, а также о том, что целью его жизни было сделать известной духовность старца Силуана в современном мире.

Пока мы находились вместе со старцем, я смотрел на него с восторгом и признательностью, потому что то духовное благоухание, которое исходило от него, переносило меня в любимую мной атмосферу Святой Горы и оживляло в моей памяти образы преподобных отцов, которых я там узнал.

Старец Софроний был настоящим святогорцем, такими же были и епископ Кассиан и о. Василий Кривошеин.

Святая Гора создает особый тип монашеской духовности, потому что составляет вековое сообщество со своими духовными законами. Эти законы живут и действуют в том виде, как их сформировал многовековой аскетический опыт, уходящий корнями в заветы отцов-подвижников и удостоверяемый подвигами, которые увенчивала умная молитва. Призывание божественного имени Иисуса, творимое монахами на Святой Горе, переполняет это место Его божественной благодатью, изгоняет демонов и объединяет все святогорское братство, делая его единым духовным сообществом молящихся. Из этого сообщества происходил старец Софроний, который до конца жизни оставался святогорцем и передал дух этого священного места своей братии.

Рядом с ним я чувствовал себя так, будто я никогда не уезжал с Афона. Мы говорили о монахах, о монастырях, о событиях современной истории Святой Горы, о подробностях святогорской жизни. Старец говорил с явной ностальгией по всему этому, он говорил о том, что пережил и что было самой его жизнью. Башня, в которой жили старец с о. Силуаном и о. Иеронимом напомнила мне традиционную святогорскую келью с Герондасом и его по-слушниками.

Второй раз мы посетили старца Софрония 17 июня 1955 года. Мы пережили те же, что и в прошлый раз, духовные мгновения. Я опять почувствовал то, что часто чувствовал на Святой Горе, когда беседовал со старыми монахами, то есть что от их тела исходит некая духовная сила и передается ощущение святости. Ты чувствуешь, будто общаешься с преподобным и что его святость как бы охватывает тебя.

К сожалению, тогда мы считали, что существование святых рядом с нами есть некая само собой разумеющаяся действительность нашей жизни. Однако позже, когда эти святые ушли из жизни, мы осознали, насколько мы были далеки от того, чтобы понять, какой дар послал нам Господь. Тогда-то мы почувствовали их отсутствие, а также и ту пустоту, которая возникла вокруг нас.

То же самое было и с о. Софронием. Мы беседовали с этим преподобным человеком и думали, что нет ничего необычного в том, что такие святые люди находятся рядом с нами. Позже мы поняли, какое духовное сокровище потеряли.

И вот в очередной раз пришло время брать у старца благословение и уходить. Уже в дверях старец сказал нам: «Подождите минуточку», – и исчез в одной соседней комнате. Через несколько минут он вернулся, держа в руках очень маленькую и старую, но очень красивую книгу, в красной обложке с золотым тиснением. Старец повернулся в мою сторону и дал мне книгу со словами: «Возьмите ее на память обо мне». Это было греческое Четвероевангелие, напечатанное в городе Янина в 1805 году одним известным греческим типографом Николаем Гликисом. Я был очень тронут. Поцеловав руку старца, я взял драгоценный подарок, который храню и поныне у себя дома как благословение старца Софрония.

Последний раз я видел старца Софрония не в башне, а в другом месте. Это было на Светлой седмице 1956 года. Мне позвонил о. Петр и сказал, что о. Софроний собирается служить божественную литургию в часовне на русском кладбище в Сэнт-Женевьев-де-Буа, и что он пойдет на службу. Он спросил меня, не хочу ли и я пойти вместе с ним. Я ответил, что пойду с большой радостью.

И вот к началу божественной литургии мы уже были на месте. В храме было еще несколько престарелых прихожан. Старец Софроний служил один. Он был буквально вне пространства и времени. На его лице отображалось духовное сияние и свет, напомнивший мне свет, о котором говорится в Житии преп. Сергия Радонежского, когда его ученики Исаак и Симон поразились, увидев святого во время литургии в сиянии божественного света. Такое или подобное этому состояние переживал и старец Софроний, на что указывало его всецелое погружение в духовную атмосферу божественной Литургии, на которой священнику невидимо сослужат Херувимы и Серафимы.

Казалось, он полностью покинул земную реальность и жил уже в реальности истинной и небесной. Закончилась божественная Литургия, и верующие один за другим начали расходиться. Остались только мы с о. Петром. Вскоре из северной двери алтаря вышел о. Софроний и стал перед царскими вратами. Он трижды перекрестился и поклонился, а затем некоторое время стоял молча, глядя вверх. Спокойное и мерное молчание воцарилось в храме. Затем о. Софроний подошел к нам и тихим, едва слышным голосом произнес: «Ах, если бы эта божественная Литургия никогда не кончалась...»